Режиссёр-постановщик Владимир Панков предложил зрителям погружение в гоголевскую Вселенную, в которой перемешались беззаботная радость и мистическая жуть, искромётный юмор и загадочная фантасмагория.
Вечер первый. «Майская ночь, или Утопленница»
Тишина. На сцене спиной к зрителю сидит Рассказчик. Его голос разлетается по притихшему залу. «Это что за невидаль: „Вечера на хуторе близ Диканьки”? Что это за „Вечера”?», ― звучит предисловие, написанное Гоголем от лица пасечника Рудого Панько. Это первая искусная мистификация в тексте повторяется и на сцене. Саундрама и гоголевская фантасмагория начинается.
Тексты украинских повестей сочны, богаты и певучи. Работать с ними в визуальном театре одно удовольствие. Только представьте себе: красные и синие ленты в косах у девушек, разноцветные пояса, жупаны и свитки, белёные хаты на ярком солнце... Всё это великолепие так и хочется увидеть на сцене. Но у Владимира Панкова другой театр.
Из декораций ― несколько мешков с соломой, стол, табуреты на фоне абсолютной темноты чёрного занавеса. Как будто всё действие погружено в ту самую украинскую ночь под необъятным небесным сводом, как будто всё это - сон и ничего больше. Герои одеты в простые белые сарафаны из грубого полотна, разве что у головы ― грозы всего села ― чёрная свитка, которая делает его как будто более грозным и строгим.
Зато в глубине сцены стоит причудливого вида ударная установка, чем-то напоминающая лавку сказочного торговца: там, в глубине блестят бесконечные трубочки, палочки, видно несколько барабанов, как будто музыканты собрали в одном месте самые причудливые инструменты со всего мира. Главный герой в спектаклях студии SounDrama ― это музыка, которая создаётся из ничего перед очарованными зрителями.
Тишина ― монолит. Вдруг её прорезает одинокий голос. Он становится то сильнее, то тише. Это вертикаль. На неё нанизываются другие голоса, которые вторят первому, повторяют те же слова, но каждый со своей неповторимой интонацией. В этом многоголосии рождается действие. Голоса сменяются смехом и распадаются на мужские и женские. Смех тоже может говорить, это тоже музыкальная партитура жизни. Людям вторят инструменты: контрабас, виолончель, скрипка причудливо сочетаются с украинскими обрядовыми песнями. Из этого хаоса вдруг рождается мелодия «Подснежника» П.И. Чайковского из цикла «Времена года».
Владимир Панков мастерски работает с такими, казалось бы, неправильными сочетаниями и создаёт из хаоса случайных и неслучайных звуков, обрывков фраз и тонко прочувствованных слов звуковые картины, из которых в первый вечер складывается история любви Ганны и сына сельского головы Левко, а во второй фантасмагория «Сорочинской ярмарки».
Для того чтобы рассказать эти истории, единомышленники, как в студии SounDrama называют актёров и постановщиков, вступили в диалог с Гоголем. Нашли главные слова, бережно взяли их из текста, развернули, озвучили на тысячу ладов и с трепетом, благодарностью и любовью «вернули» на место.
Особенно впечатляюще эта работа с текстом видна в «Майской ночи», в сцене с утопленницами. После бешеной энергетики в картине «Парубки гуляют», в которой артисты показали искромётный гоголевский юмор и молодецкую удаль, наступает тишина. По залу как будто пролетает волна свежести и прохлады с таинственного пруда, к которому подходит главный герой Левко. Появляются и его обитательницы, утопленницы и их предводительница, белолицая Панночка.
«Парубок!», ― слышится низкий и протяжный крик, испущенный как будто нечеловеческим голосом. «Найди мне мою мачеху!», ― продолжает откуда-то из глубины своего существа утопленница. Эта фраза превращается в мистическую и жуткую песню, в которой всё ― сгусток боли, страдания и ужасающей силы неизведанного, потустороннего мира. Панночке каноном вторит хор девушек. Вместо пруда у них в руках тазы с водой: они окунают в них свои волосы, и вода хлещет во все стороны, с силой ударяется о пол и разбрасывает брызги по сцене.
Барабанный бой нарастает. Левко быстро находит мачеху-ведьму, и напряжение этой мощнейшей сцены разрешается в финальном аккорде. Панночка кричит, подняв голову вверх, её тело ― безвольный раб этого нечеловеческого, древнего как мир крика, который освобождает и заявляет на всю Вселенную: «Я есть».
Оглушённый зритель возвращается в привычный и уютный реальный мир.
«Неужели это я спал?», ― говорит Левко, и всё становится на свои места. Правда, даже в этой светлой повести Гоголя счастливый конец возможен только благодаря вмешательству мистической силы. Панночка в благодарность за то, что парубок разоблачил ведьму, даёт Левко письмо к голове. В записке якобы от комиссара содержится приказ женить Левко на Ганне и несколько вполне конкретных указаний: «починить мосты на столбовой дороге и не давать обывательских лошадей судовым паничам». Зритель окончательно возвращается из длинного путешествия в иной мир и хохочет. Не только на сцене, но и в реальной жизни единственная управа на местных власть имущих ― это указание сверху, производящее воистину мистический эффект.
Вечер второй. «Сорочинская ярмарка»
Звук, музыка и звучащее слово ― вот главные выразительные средства студии SounDrama. Картинка стоит на месте, она однозначна и конкретна, а звук движется, колеблется, живёт и позволяет передать тончайшие полутона.
«Господи, чего только нет на этой ярмарке», ― с этого полифонического канона начинается второй гоголевский вечер. Сюжетная канва где-то сжимается, где-то растягивается по воле режиссёра. Гоголевский зачин в спектакле пролетает на одном дыхании, так что зритель не успевает даже вспомнить знакомые сцены. Зато сцена ярмарки разрастается до полноценного театрального действия.
Герои из хуторян превращаются в посетителей перестроечной барахолки: вытянутые треники, резиновые тапки и майки в один момент задают украинской ярмарке понятные зрителю черты. Вещи распяты на деревянных крестах, ими машут, как знамёнами. Все толкаются и бранятся в тщетных попытках «достать» и «отхватить» что-нибудь по дешёвке. Вскоре в руках у кого-то появляется вытянутая рыжая авоська. Зал узнаёт эту деталь советского быта и одобрительно хохочет.
Владимир Панков мастерски пользуется приёмами замедления и ускорения. Где-то действие растягивается, и одна фраза проговаривается и распевается десятки раз, как будто актёры смакуют её, словно какой-то импортный деликатес. Где-то всё, наоборот, закручивается в сумасшедшем вихре какого-то истерического веселья, и зал вторит смехом.
В «Сорочинской ярмарке» больше визуальных красок и броской яркости. Сцена сладострастия, в которой жена Черевика Хивря принимает у себя поповича, решена блестяще. Сварливая старуха перерождается в искусительницу Еву, которая потчует своего гостя, конечно же, яблоками и мёдом. Фигура почтенной Хавроньи Никифоровны обрастает двойниками: целый сонм женских фигур, похожих на гарпий, соблазняет невинных и наивных посетителей ярмарки и тащит за собой, как ценную добычу.
В «Сорочинской ярмарке» от романтики и таинственного потустороннего мира «Майской ночи» не остаётся ни следа. Любовь удалого парубка Грицько к дочке Черевика похожа на мимолётную прихоть. Злая мачеха Хивря против брака, и, как и положено герою-любовнику, Грицько поёт грустную песню, в которой звучит больше иронии, чем искренней печали.
Парубок обращается к цыганам, и тут начинается настоящий разгул с песнями, плясками и картами, которые веером разлетаются по сцене. Очаровательные цыгане, одетые в цветные рубашки и дефицитные адидасовские треники, приступают к работе и разыгрывают шоу «Красная свитка». Актёры резвятся вволю, зал заливается хохотом и, кажется, готов плакать от смеха. В этом весёлом мороке мистика и чудеса оборачиваются мошенничеством и обманом, а легковерного Черевика ловко обводят вокруг пальца.
Свадьба Параски и Грицько в конце концов оказывается такой же постановкой и шоу. Жених репетирует походку под руководством цыганского барона, а гости только и ждут, как бы приступить к банкету. Странное дело, но из веселья неожиданно рождается грусть, звуки дефицитного джаза в старом граммофоне замолкают, и гости продолжают резвиться в тишине. И то, что казалось смешным, выглядит абсурдно и жутко.
Тихо и буднично происходит перемена с весёлой Параской. Теперь молодая жена, как когда злая мачеха Хивря, седлает своего новоиспечённого мужа и становится во главе печального каравана, который, кажется, ведёт в никуда. Слышится далёкая протяжная песня, сцена медленно тонет в наступающей темноте. Погружение в загадочный и многогранный мир Гоголя состоялось.
Фото: Станислав Ломакин
