В первом ряду отлично видно кулисы. Там, в чёрных полотнах ткани, стоит танцовщица кордебалета. Она вся вытянулась в струнку, её руки то порхают, то складываются в крест. Она трясёт ими, мол, «так нельзя, заканчивай», и рисует кистью круг ― вращение.
Она не то волнуется за Онегина (Сергей Волобуев), который в этот момент на сцене закручивается в сложном пируэте, не то переговаривается с кулисой напротив. Вообще взаимное проникновение всех актёров (да-да, именно актёров) видно невооруженным глазом. Чего стоят сложнейшие поддержки? Онегин и Татьяна танцуют на краю скамьи, заботливо задранной кордебалетом под острым углом к сцене. И там, на высоте, он приподнимет партнёршу. По сложности похоже на цирковой трюк. Но нет, это балет, и для этих танцовщиков, кажется, нет физических пределов.
В основе эйфмановского «Онегина» прежде всего отточенное движение академической школы, но для него созданы особые рамки ― артистичность танцоров и необычайная свобода. Вот кордебалет танцует рок-н-ролл, на первой линии ― две пары, в центре ― танцор, похожий на Цискаридзе, высоко держит подбородок и тянет носок, а рядом с ним другой ― лихо крутит партнёршу, опускает руку пониже талии и подмигивает в зал.
Я попала на балет со своим приятелем, страстным любителем всего классического. Как только выключилась театральная люстра, я шепнула ему на ухо, что Ленский здесь рок-музыкант. Саша буркнул что-то недовольное. «Ну как?» ― спрашиваю в первом антракте и вжимаю голову в шею. Оказывается, в восторге. «Онегин» для всех. Конечно, если вы прочли его хотя бы один раз.
Для всех ещё и потому, что Эйфман психологичен. В каждом жесте ― чувство, в каждом изгибе ― переживание. Зал вовлечен полностью, кажется, что не потерян ни один зритель. И катарсис общий: во время мистического убийства Евгения зал выдыхает вместе с труппой. Вот Татьяна (Анастасия Ситникова) пишет своё письмо. Но перед нами уже не девушка ― на сцене обнажённая душа, мятущаяся, ломающаяся, приникшая щекой к листку бумаги. Он будто прибит к паркету и белым квадратом светится в зал. Кстати, в этой же сцене единственный раз за всю постановку звучит речь. Письмо Татьяны читается вслух. Два языка ― поэзии и танца ― сливаются, и звука уже не слышишь, губы перебирают: «Я к вам пишу…».
Психологизм в балете сочится не только через движение: символизм костюмов штрихами дополняет портреты. Татьяна взрослеет. В первом акте она ― девочка в платье в горошек, в последнем ― дама в сиреневом платье. Кажется, что фиолетовый ― любимый цвет балетмейстера, настолько часто он используется по ходу постановки, но на ум приходит строчка из популярной психологии: «фиолетовый цвет ― цвет одиночества».
Действие не случайно переносится из века 19-го в 90-е годы 20-го. Пушкина всегда мучила идея «проигранной жизни», упущенных возможностей. Эту идею Эйфман подаёт в наиболее близком для современного зрителя свете ― действие перенесено во время Перестройки. Онегин неспроста носит малиновый пиджак, за этим пиджаком нет ничего, только образ, а тонкие люди типа Ленского (Дмитрий Савинов) гибнут. Перестройка для балетмейстера ― время Онегиных.
Напряжённость, доходящая до помешательства, которая уводит в потусторонний мир. Таких мистических лакун в сюжете балета несколько, и все они о воспалённом рассудке Евгения, о его бесах.
«Онегин» ― окончание классической трилогии Эйфмана, этот балет завершил цепочку из «Анны Карениной» по мотивам романа Толстого, «Чайки» по Чехову.
Обычно заезжие звёзды всегда отмечают сердечность калининградской публики. В этот раз наш зритель снова показал себя радушным хозяином. Зал аплодировал стоя.
Автор: Ксения Семак
