Исполнитель роли доктора Стокмана в спектакле «Враг народа» Сергей Курышев рассказал о работе над пьесой Г. Ибсена и об актёрской усталости корреспонденту Калининград.Ru.
― Какой в вашем исполнении доктор Стокман?
― Прежде всего, он профессиональный врач, который долго работал в провинции. Мы помним жизнь провинциальных врачей по произведениям Булгакова и Чехова, а это норвежский врач. У него трудная и низкооплачиваемая профессия. Ну а дальше ― чудак или нет, но не может человек врать, когда можно спасти то, что он сам задумал. Потом это вырастает в более глубокие вопросы, которые касаются всего общества, как оказалось, не только Норвегии в XIX веке, но и России в XX веке. Поэтому, я думаю, Лев Абрамович (Додин ― прим. корр.) и выбрал эту большую и сложную пьесу.
― После спектакля я услышала, как одна зрительница сказала: «Что же теперь всю жизнь стереть, всё перечеркнуть?». Как вы считаете, остаётся ли надежда у вашего героя в финале?
― У героя, может быть, не остаётся, но у нас должна быть надежда. Стереть жизнь и начать с чистого листа — один из самых честных вариантов, если ты понял, что всё, что было до этого, неправильно. Это всё трудно, это доводит до сумасшествия, люди ломаются, подстраиваются под жизнь, боятся, а некоторые пытаются всё-таки разобраться в своей жизни и в той реальности, в которой они живут. Это вроде философский вопрос, и в то же время жизненный, который встаёт перед каждым человеком, но не каждый задумывается.
― С каким настроением вы бы хотели, чтобы зритель покидал спектакль «Враг народа»?
― С размышлением. Радостного тут никто ничего не увидит, это точно. Лучшее в театре, как мне кажется, это чтобы зрители в том, что происходит на сцене, узнавали свои ситуации и себя. Тогда получается контакт между зрителями и пьесой, и актерами. Если этого нет, если всё это для зрителя чужое и отстранённое, тогда это, на мой взгляд, вообще не театр. Сейчас театр одно из немногих мест, где этот контакт ещё возможен. Зал, как правило, небольшой, то есть зрители видят актёра в лицо, актёры часто тоже видят зрителя. Даже если не видят, то всегда слышно, внимателен ли зритель, следит ли он за игрой или нет, или возникает какая-то пустота, что тоже может быть. Если контакт происходит, тогда что-то случается с актерами и со зрителями хотя бы на мгновение. Это, конечно, не изменяет нашу жизнь в корне, не исправляет ситуацию в стране или в мире. Но размышления во время спектакля и после него – это очень хороший результат.
― Каким был ваш путь к спектаклю?
― Мы около года репетировали с некоторыми перерывами. Конечно, не только я, но и мои партнёры начинали с чего-то другого. Мы разбирались вместе с режиссёром, пытались что-то выяснить, проиграть какие-то ситуации не в том варианте, в котором сейчас существует спектакль. Обсуждая, пробуя, что-то отметая, в конце концов, мы подобрались к тому, что было вчера. Это не значит, что через несколько спектаклей будет также. Мизансцены останутся, текст останется, но какие-то изменения происходят, потому что Лев Абрамович (Додин ― прим.корр.) на гастролях обязательно смотрит спектакль, потом проводит беседу, делает огромное количество замечаний, советов. Что-то ему подсказывает наша игра, а какие-то мысли ему на ум приходят, и внутренне спектакль изменяется. Пока он растёт внутренне, он живет, как только спектакль перестаёт расти, зритель и актёры становятся к нему равнодушными.
― Вы уже больше 20 лет работаете с Львом Абрамовичем Додиным. Какой он, театр Додина?
― Это театр большой литературы, потому что Лев Абрамович тщательно отбирает те произведения, которые потом репетирует, и я не припомню случайно выбранных пьес. Как мне кажется, главное обнаружить живые отношения между персонажами, но не только обнаружить, но и попытаться их сыграть на сцене. Если это происходит, тогда возникает общение с публикой, не просто реплики в зал, а общение другое, более глубокое, внутреннее. Я думаю, что важно обнаружение смыслов, чувств и их проявление.
― В юности ваша семья жила в Гвардейске и в Знаменске. Какие воспоминания у вас связаны с Калининградской областью?
― Я до сих пор вспоминаю природу области, поля, леса, редко, но я возвращаюсь сюда. Из впечатлений, связанных с выходом во взрослую жизнь, это знакомство с Петром Ивановичем Угроватовым, калининградцем, который работал в «Калининградском комсомольце» и с его женой Татьяной Юрьевной. Эти люди не только в профессиональном журналистском смысле, но и в нравственном, дружеском смысле, они меня так поразили, что я считаю их своими первыми учителями. Я до сих пор с ними дружу. Мой приезд в газету, к ним на квартиру, это для меня такие яркие вспышки.
― Как вам удаётся восстановиться после сложных ролей?
― Конечно, устаёшь. Репетиции часто напряжённее, чем спектакли. На спектакле ты всё-таки прослеживаешь какие-то мысли, которые уже знаешь, их можно развивать, а на репетиции всё неустойчиво. Но спектакль, если идёт хорошо, он к усталости ещё энергии придаёт, это странное сочетание, которое, может быть, даже жизнь продлевает. Я никогда не пойму усталости шахтёра, и вряд ли кто-то поймет до конца усталость актёра, который вроде как легко чувствует себя на сцене. Это удаётся преодолеть, если ты чувствуешь, что всё не зря. Как только есть ощущение, что напрасно что-то делаешь, усталость приходит быстрее. Как только появляется надежда, что не зря, пускай для небольшой группы зрителей, пускай даже для одного человека, уже легче.
Сергей Владимирович Курышев — заслуженный артист России (2002), обладатель премии «Золотая маска» (2004) за работу в спектакле «Дядя Ваня» по А.П. Чехову. Несколько лет жил в Гвардейске и Знаменске. Окончил журфак Ленинградского государственного университета, работал в газете «Калининградский комсомолец». Позже учился на актёрском факультете Ленинградского государственного института театра, музыки и кинематографии в мастерской Льва Абрамовича Додина. В труппе МДТ ― Театра Европы с 1989 года. Исполнял ведущие роли в спектаклях «Жизнь и судьба» (по В. Гроссману), «Чевенгур» (по А. Платонову), «Бесы» (по Ф. Достоевскому).
