Подготовка к штурму
После гибели Ивана Черняховского 18 февраля 3-й Белорусский фронт перешёл под командование Александра Василевского. Для наступления на Кёнигсберг маршал решил присоединить к нему 1-й Прибалтийский и часть 2-го Белорусского. Штурму предшествовала тщательная подготовка со сбором данных разведки и тренировками солдат и офицеров. Для планирования создали детализированный макет города площадью 36 квадратных метров.
Над изготовлением объёмного изображения почти без сна трудились 100 человек в течение десяти суток. К работе привлекли столяров, художников, военных инженеров. Они вырезали из трофейного картона планшеты, дома, деревья, сады-парки, водоёмы и мосты. На макет наносили артиллерийские позиции, минные поля, форты, опорные пункты. Для сбора информации разведчики снимали Кёнигсберг с неба, вели круглосуточное наблюдение, захватывали пленных и проникали в город под видом немецких военнослужащих.
«Туда пускали самых смелых людей, которые ничего не боялись, группой по три-пять человек. Ночью они переползали нашу оборону, переходили в оборону противника, залезали днём в какую-нибудь яму или канаву, куда даже зверь не залезал, а ночью ходили разведывать. Таким образом они работали в течение недели-полутора, а потом возвращались и давали ценные сведения. Вначале мы им даже не верили, но потом проверили аэрофотосъёмкой и показаниями пленных, и они подтвердили их сведения», — объяснял командир 84-й гвардейской стрелковой дивизии Иван Щербина.
Штурмовые группы и отряды формировали специально для захвата оборонительных сооружений и ведения уличных боёв. Как пишет доктор исторических наук Геннадий Кретинин, они были достаточно самостоятельны. Каждая группа состояла из стрелковой роты, взвода сапёров, отделений огнемётчиков и химиков. Она поддерживалась батареей гаубичного полка. В отряды входили одна-две стрелковые роты, пулемётная, миномётная, взвод артиллерии, батарея 120-мм миномётов, сапёрная рота, взвод огнемётчиков. Их поддерживали одна-две дивизии артполка.
«Сначала учили каждого бойца, как действовать в населённом пункте, учили его лазить через дома, сбрасывать доски, делать проломы в стене с помощью сапёров, учили, как делать проломы с верхнего этажа в нижний, как очищать подвалы и так далее. Деревню Мансфельд, где мы дислоцировались, мы почти всю разрушили, но зато хорошо подготовили бойцов, которые у нас лазили, как кошки, на деревья и дома. Противотанковые рвы они форсировали свободно, становясь на спину друг другу. Это себя хорошо оправдало в действиях за Кёнигсберг», — вспоминал командир 1-й стрелковой Московско-Минской дивизии Павел Толстиков.
Советским войскам предстояло преодолеть три кольца обороны. В центре города располагались бастионы, башни, равелины и сам Кёнигбергский замок. Все мосты через Прегель подготовили к подрыву. Второе кольцо представляло собой укреплённые здания, баррикады, огневые точки на перекрёстках дорог, минные заграждения. Третье — пояс из 15 фортов, построенных в XIX веке и модернизированных позднее. В каждом из сооружений с толстыми кирпичными стенами находились артиллерийские орудия и гарнизон до 600 человек. По окраинам противник оборудовал железобетонные бункеры, траншеи, противотанковые рвы, минные поля и проволочные ограждения. Любое затишье использовали для усиления укреплений. Немцы рассчитывали удерживать Кёнигсберг как можно дольше и готовились к длительной обороне.
Проверка на прочность
Фортовое кольцо вызывало опасения, поскольку советские войска не сталкивались с таким видом оборонительных сооружений. Как объясняет заведующий калининградским музеем «Бункер» Михаил Бадамшин, эти укрепления хорошо работают в связке, но к моменту Второй мировой войны их нельзя было назвать передовыми. Первым пал форт №9 «Дона» (в районе Ново-Дорожного) ещё в конце января, когда советские войска только подошли к Кёнигсбергу.
«Форты стояли сто лет, но их никто не пытался проверить на прочность. Сила фортового кольца оказалась мифом. Несколько человек, небольшая разведгруппа из 1-й Московско-Минской дивизии Толстикова, разбомбили форт №9 как бог черепаху. Причём практически случайно. Они преследовали немцев, но догнать не смогли. Ах так! Ну, вот вам подарочек: заложили заряд тротила в оцинкованную бочку и катнули туда. Она рванула — и полфорта как ни бывало. Их самих чуть не поубивало», — говорит Бадамшин.
Оборонительные сооружения на окраине Кёнигсберга подверглись длительному артиллерийскому обстрелу, который проводили в течение двух дней до штурма. Такую тактику применили впервые, что позволило серьёзно ослабить и деморализовать противника.
«Проводился специальный период разрушения в течение двух дней. Если вы находитесь в закрытом помещении и оно бетонировано, разорвётся 12-дюймовый снаряд, из ушей и носа потечёт кровь от сильной амортизации воздуха, так что боеспособность будет очень ограниченной, — делился командующий артиллерией 11-й гвардейской армии Пётр Семёнов. — Многих брали в этих бункерах. У них физических повреждений никаких нет, а люди были мертвы или в очень тяжёлом состоянии, во всяком случае не способные к сопротивлению. <...> В амбразуры идёт страшная гарь от взрывов, всё в дыму, всё в огне, всё содрогается. А ведь вы как-никак человек: хотите кушать, пить, нужно выйти на улицу, нужно отдохнуть. Два дня вас так будут лупить, а потом начинается атака, способны вы будете сопротивляться? Вы не будете в состоянии винтовку свою найти и посмотреть, в каком она виде».
День первый
В ночь на 6 апреля небо затянуло тучами, заморосил мелкий дождь, землю окутало туманом. Несмотря на непогоду, на рассвете маршал Василевский отдал приказ начать штурм Кёнигсберга. В 9:00 раздались первые залпы артиллерии по южным окраинам города: мощные удары наносили из полутора тысяч орудий 11-й гвардейской армии Кузьмы Галицкого. В 10:00 к ним присоединились артиллеристы 43-й армии Афанасия Белобородова и 50-й армии Фёдора Озерова на северо-западе и севере. В это же время 39-я армия Ивана Людникова ударила в район Зеераппена (Люблино) — их задача была занять территорию на западе от города, потерянную в феврале, и перекрыть пути в Кёнигсберг для немецкой группы «Земланд».
Артиллерийскую подготовку вели в течение трёх часов: били по фортам и бункерам. Генеральное наступление пехоты назначили на полдень. Над городом поднялось плотное облако дыма и пыли. Командир 84-й гвардейской стрелковой дивизии Георгий Ефименко понимал, что несмотря на мощные удары, крепкие оборонительные сооружения всё ещё не пали. В то же время в окопах вдоль форта №8 «Фридрих I» (в районе нынешнего Шоссейного) и соседних бункеров противник был деморализован. Опытному офицеру пришла в голову «до некоторой степени авантюристская» мысль: захватить их, пока не закончилась артиллерийская подготовка. Он отдал приказ миномётчикам бить на 100 метров дальше, а роте старшего лейтенанта Шляхтова — идти в атаку.
«Шляхтов — смелый парень. Наблюдая за окопами, он без сигнала стремительно поднял свою роту в атаку. Я наблюдал за этим. Смотрю — рота пошла вперёд, рота идёт без потерь, несколько человек уже заскакивают в окопы и из окопов фрицы поднимают руки, сдаются, некоторые бегут. Тут — торжество. По рации я сообщаю немедленно, что имею первых пленных. А мне важно было не это, а то, что между моим полком и фортом уже нет полевой обороны, а форт рассчитывает, что перед ним в окопе находится пехота», — подчёркивал подполковник Ефименко.
Но сами форты сразу и в лоб не брали. Чтобы не увязнуть на первой линии, советские войска обходили оборонительные сооружения, блокировали их и штурмовали уже вторыми эшелонами, а первые — двигались дальше в город.
«Когда артиллерию сбивают с боевых валов, огневые возможности форта исчезают. И этот форт может только обороняться. Если артиллерию сбили, то стрельба из окон амбразур для наступающей пехоты практически не наносит никакого вреда», — уточняет заведующий музеем «Бункер».
Войска 11-й гвардейской армии двинулись на Шёнбуш и Понарт (районы Камской и Киевской). Здесь начались уличные бои за каждый дом. Немцы активно вели огонь из окон зданий. Если штурмовикам не удавалось подойти с переднего фасада, то они делали пролом с задней стороны и зачищали помещения.
«Бывало так, что противник сидит в подвале, а наши врываются на второй этаж. Или противник на втором этаже, а наши на третьем этаже, и получалась такая прослойка. Характерно, что в Кёнигсберге было много подвалов, в которых сидели немцы, и много было проходов, о которых мы не знали. Например, можно было пройти на электростанцию с одной стороны на другую под землёй, а мы этого не знали», — сообщал генерал-майор Павел Толстиков.
Некоторые дома и укрепления брать не удавалось или было слишком опасно. Тогда подтягивали тяжёлую артиллерию и открывали огонь. Таким способом брали некоторые населённые пункты на подступах к Кёнигсбергу — Вартен (в беседах военных встречается название Варта — нынешнее Шоссейное) и другие.
«Перед самым прорывом у нас был посёлок Варта. Он представлял собой как бы капонир, вдававшийся в нашу оборону. Он и направо, и налево фланкировал одинаково, был сильно укреплён. Там были каменные постройки полуразрушенные, а это представляет особую трудность, потому что создаётся такая подушка из разрушенной массы кирпича, щебня и других материалов. Мне командир корпуса говорит: „Дело чести смести Варту с лица земли“. Я поставил две батареи, восемь орудий 122-мм пушек. Она обладает большой разрушительной силой. У неё начальная скорость большая. Когда начали прямой наводкой туда вести огонь на расстоянии 600 метров, там всё рушилось. Обороняться там дело было невозможное, и, правда, заняли без сопротивления», — отмечал командующий артиллерией 36-го гвардейского корпуса Александр Полянцев.
На северо-западе войска 43-й армии продвигались в сторону форта №5. По пути они встретили жёсткое сопротивление противника. В районе Танненвальде (Чкаловск) стрелковая рота, в которой служил парторгом Григорий Молочинский, потеряла командира. Тогда старший сержант сам повёл солдат в атаку. «Когда рота под сильным огнём противника залегла, товарищ Молочинский поднялся во весь рост с возгласом „Вперёд! За Родину!“ и бросился вперёд к вражеским траншеям. Вся рота как один поднялась вслед за отважным парторгом, ворвалась в траншеи противника, выбила его из занимаемых позиций и уничтожила до 40 гитлеровцев», — говорится в наградном листе.
При наступлении на вторую линию траншей по роте Молочинского открыли огонь из двух станковых пулемётов. Солдатам пришлось залечь на землю. Чтобы продвинуться дальше, старший сержант взял гранаты, ползком добрался до позиций противника и уничтожил оба пулемёта. Но тут его заметили немцы: к Молочинскому бросилось около 30 человек. Парторг открыл огонь из автомата и застрелил 12 гитлеровцев, а когда патроны кончились, вступил в рукопашный бой. Старший сержант прикладом забил ещё пять человек. Увидев отважное сражение своего командира, рота поднялась в атаку и заняла траншеи, уничтожив до 60 противников. Сам Григорий Молочинский в этом бою погиб.
В районе Метгетена (микрорайон Космодемьянского) оборону противника помог прорвать взвод Ивана Тихоненко. Своим примером они подняли на штурм всю роту, наступающую на этом участке. На второй линии Тихоненко первым врывался в траншеи и вступал в неравный бой. Его взвод ушёл далеко вперёд и начал удерживать отвоёванный рубеж. Группе из пяти-шести человек удалось отбить шесть немецких контратак, пока фронт не выровнялся. Иван Тихоненко пал при наступлении на следующий опорный пункт.
К исходу первого дня штурма советские войска сдвинули фронт на два-четыре километра, захватили десятки кварталов на южной и северо-западной окраинах города, блокировали несколько фортов. Бои не прекращались и ночью.
День второй
На рассвете 7 апреля бойцы второй пулемётной роты 68-го стрелкового полка вошли в Гросс Фридрихсберг (Совхозное). Группе солдат под командованием старшего лейтенанта Николая Катина удалось захватить опорный пункт противника, прикрывающий пути отступления немцев из Кёнигсберга. В течение трёх часов пулемётчики отчаянно сдерживали атаки в окружении врага. Катин потерял товарищей, но продолжал отбиваться. Тем временем к дому, где засел пулемётчик, подошла самоходная установка. Прямой наводкой она пробила стену, но старший лейтенант с помощью противотанковой гранаты сумел остановить машину. В здание ворвались немцы — у Катина не оставалось патронов, но он не собирался сдаваться в плен. Старший лейтенант бросил гранату себе под ноги и погиб вместе с противником.
«Здравствуйте, мои дорогие родители, папа, мама, Павлик. Мой вам горячий привет с пожеланием всего наилучшего в вашем здоровье и жизни. Спешу сообщить пару слов о себе. Живу боевой минутой. Сегодня идём в бой. Вот и сейчас до него осталось несколько часов. Пишу коротко, т.к. нет времени. Скоро вам будет салютовать Москва, за взятие Кёнигсберга. Посылаю вам, дорогие, фото. Сфотографировался не так давно. Если и стукнет в этом бою, то будет в вашей памяти мои начертания лица в эти дни», — написал Николай Катин своей семье накануне. На момент гибели ему было всего 20 лет.
На южных окраинах советские войска подходили к реке Беек (Товарный ручей) и теснили противника к Прегелю, приближаясь к порту. В сторону Континена (район судостроительного завода) наступала 16-я гвардейская стрелковая дивизия. «Никакой организации ведения огня у них (немцев, — прим. Калининград.Ru) не чувствовалось. Потом была решительная команда наседать по находящимся в панике немцам. Тут были применены все виды оружия. Загудели миномёты, заработали станковые и ручные пулемёты, и пехота стремительно поднялась по команде „вперёд“. Таким образом мы овладели районом железной дороги. В этом районе находился завод и склады на территории завода, а поблизости находились бараки наших заключённых граждан, литовцев и поляков. Мы освободили этих людей, и они с плачем и распростёртыми объятиями бросились нам на шею и целовали нас. Освободили мы до 800 человек в этой полосе», — говорил замкомандира 43-го гвардейского стрелкового полка Николай Арсеньев.
«При продолжении дальше вглубь, в районе этого же завода и переправы, нам встретились землянки с лёгкими накатами. Отступающий противник эти землянки зажёг, несмотря на то, что в каждой находилось до 60 человек. Когда мы подбегали к землянкам, они уже дымились, а народ оттуда выйти не мог. Мы открывали двери и спасали людей», — добавлял он.
Тем временем уже в тылу завершилась подготовка к штурму блокированного форта №8 «Фридрих I». Перед началом операции в здание направили парламентёра из числа пленных унтерофицеров. Гарнизону дали 30 минут на размышление, но капитуляции не последовало. При штурме использовали фугасные огнемёты (ФОГ), предназначенные для противотанковой обороны. Они стреляют на 100-130 метров, а температура пламени достигает 1000 градусов. В битве за Кёнигсберг их стали применять для выкуривания немцев из фортов, дотов и домов.
«Полукапонир был охвачен плотной системой огня. После длительного налёта миномётной роты в ров были сброшены две морских дымовых шашки. Под прикрытием дыма были выломаны прутья решётки, окружавшей ров, и спущена лестница. В это время сработали ФОГи. Вторая рота начала по лестнице спускаться в ров. <…> Противник всё своё внимание обратил на вторую роту. Воспользовавшись этим, первая рота после ружейно-пулемётного и гранатного налёта по амбразурам противника вскочила в ров и ворвалась в центральный выход форта. Вторая рота, опрокинув противника, вышла на верх форта и, спустившись в верхний этаж форта через пробоины, начала растекаться по зданию. После непродолжительного гранатного боя в казематах и подвалах форта немцы капитулировали», — описывал штурм командир первого батальона 243-го гвардейского стрелкового полка Николай Алексеев.
Во второй день штурма погода прояснилась, и в небе над Кёнигсбергом загудела советская авиация. Всего за 7 апреля совершили 4700 самолётовылетов. При этом впервые в светлое время суток запустили дальнобойные бомбардировщики, которые обычно использовали только ночью. Многие опорные пункты удалось уничтожить, а силы противника стали терять боевой дух.
«Когда первые машины сбросили на центральные районы Кёнигсберга свой бомбовый груз, вверх взвились густые клубы дыма, освещаемые заревом пожара. Они росли и росли, пока весь город не заволокло. Меньше чем за час 516 ИЛов сбросили более 3700 бомб общим весом 550 тонн. Многие укрепления были разрушены. Движение танков, автомашин и подразделений пехоты с тяжёлым вооружением по улицам города стало невозможным. Оборона противника фактически распалась на отдельные изолированные очаги сопротивления», — писал в своих мемуарах генерал Иван Баграмян.
Успешные атаки с воздуха позволили наземным войскам быстрее передвигаться к центру Кёнигсберга. «Когда авиация налетает, ни одного выстрела со стороны немцев. Солдат идёт спокойно во весь рост от дома к дому. Как авиация налетит, горит всё, сплошная пыль, ничего не видно. По улицам невозможно проходить. Бегом побежал, направо, налево всё горит. Морально подавили немцев авиацией и особого сопротивления они не оказывали», — говорил командир 252-го полка 83-й гвардейской стрелковой дивизии Василий Яблоков.
По итогам второго дня советские войска взяли три форта, семь железобетонных убежищ, пять дотов, до 45 укреплённых пунктов, главную сортировочную железнодорожную станцию, десять промышленных предприятий и около 100 кварталов в южной части города. Корпуса 11-й гвардейской армии овладели всеми узлами обороны на подступах к центру, вышли к третьему узлу обороны, а на флангах пробились к реке Прегель.
День третий
Всю ночь 8 апреля над Кёнигсбергом кружили бомбардировщики, сбрасывая тонны снарядов на укрепления противника. После утренней артподготовки продолжила движение пехота. Войска 43-й армии блокировали форт №6 «Королева Луиза» (в районе Тенистой аллеи). Первой к укреплению прорвалась батарея СУ-152 старшего лейтенанта Александра Космодемьянского, которого только-только повысили до командира за то, что он разгромил артиллерию противника и обеспечил переправу советской техники через Ландграбен (Питьевой канал).
«При штурме форта вновь отличился старший лейтенант Александр Космодемьянский. Всего несколько часов прошло с тех пор, как ему было приказано принять батарею самоходных артиллерийских установок, но юный командир и в новой должности по-прежнему сражался мастерски. Несмотря на сильный огонь, Космодемьянский подтянул батарею к форту „Королева Луиза“ и, дав залп по амбразурам, повёл её на штурм. На своей машине он таранил ворота форта и ворвался внутрь, а за ним двинулись остальные машины и штурмовые подразделения. Судьба укрепления была предрешена», — писал Иван Баграмян.
На юге завязались бои за фортовые укрепления Зюйдпарка (Южный парк) и главный вокзал. Под огнём солдаты 167-го гвардейского стрелкового полка бросились к железной дороге. В депо горели паровозы. По наступающим били немецкие пулемётчики. Со стороны вокзала стреляли снайперы. Старшего сержанта Владимира Вольского ранило в ногу, но он продолжил драться.
«Наш полк занял центральный вокзал. Я, Лёвкин и ещё один подбежали через площадь около вокзала. Лёвкин упал раненый, немцы усилили огонь по мне, я тоже упал и притворился убитым. Огонь прекратился. Я вскочил, пробежал рывками вперёд метров на 50 и там лёг. Немец стал кидать тяжёлые снаряды. Мы бросились в атаку, захватили четыре немецких офицера, расстреляли их. Тут подошли наши танки, и мы с ними пошли в город», — вспоминал Вольский.
Советские войска начали форсировать Прегель. Для перехода через реку в ход пустили заранее подготовленные плоты, рыбацкие лодки, захваченные немецкие катера и буксиры, обустраивали понтоны и восстанавливали взорванные мосты для переправы тяжёлой техники. Некоторым частям помогали пленные моряки. «Я здесь использовал немцев-моряков, забрал в плен, — рассказывал командир 51-го стрелкового полка 18-й гвардейской дивизии Сергей Павлов. — Они оба были ранены потом и всё же ранеными переправу делали и переправили мой полк, всю дивизию, вторую дивизию, и работали они исключительно. Потом, когда я переправился сам со вторым батальоном, здесь оставил начальника штаба, направил с ними одного человека, приказал им по сто грамм налить и накормить. Их покормили, так они ещё сильнее стали работать. У меня и санитары были, носильщики — немцы».
На северной стороне Прегеля завязались бои за центр города. В 14:30 войска 11-гвардейской армии наконец соединились с частями 43-й. При этом положение советских солдат несколько усложнилась: авиация и артиллерия не могли наносить массированные атаки по центру из-за риска попасть по своим. Пехоте приходилось самостоятельно отбивать каждый квартал, каждый дом, каждый этаж. Тем не менее, как отмечал Баграмян, «мышеловка схлопнулась».
«Анализируя итоги третьего дня штурма, мы пришли к выводу, что у гарнизона Кёнигсберга остаётся последний шанс на спасение: ближайшей ночью внезапно ударить вдоль берега реки Прегель и пойти навстречу войскам оперативной группы „Земланд“. А если фашисты не решатся на этот отчаянный шаг, то им остаётся одна надежда — упорной обороной наиболее укреплённого третьего рубежа, который окружал густо застроенную центральную часть города с Королевским замком в центре, только продлить своё существование на несколько дней», — писал генерал.
Чтобы этого избежать, Александр Василевский ещё днём приказал Афанасию Белобородову ударить по позициям группы «Земланд» и не допустить прорыва к Кёнигсбергу. В городе по громкоговорителям и радио зазвучали призывы о капитуляции. Однако немецкое командование приняло решение воспользоваться последним шансом и пойти в ночную атаку.
«Теперь страх охватил и заместителя гауляйтера с его приспешниками. Наконец до них дошло, что Кёнигсберг потерян, — писал в мемуарах комендант крепости Отто Ляш. — Они явились на мой командный пункт и отсюда просили гауляйтера по телефону разрешить им прорваться изнутри крепости, получив для этого необходимые военные силы. Они мотивировали свою просьбу тем, что это позволит вывести из города также и основную массу населения. Гауляйтер добился от армии соответствующего приказа. Но моё предложение о том, что осуществить этот прорыв надо всеми наличными силами, уничтожив противника на участке между Кёнигсбергом и Юдиттеном, армия отвергла. „Крепость следует удерживать и дальше, для прорыва с целью эвакуации партийных деятелей и гражданского населения использовать незначительные силы“, — так говорилось в приказе. Попытка прорваться незначительными силами, имея перед собой мощного противника, была, разумеется, обречена на провал».
По его словам, стягивать части было тяжело из-за артиллерийского огня, воздушных налётов и груды развалин на дорогах. Кроме того, партия назначила на 00:30 сбор гражданского населения на пути оперативной вылазки. «В результате весь путь оперативной вылазки на всю ширину был заполнен гражданским населением. Жители двигались плечом к плечу, катились повозки, всё это производило сильный шум. Русские тотчас насторожились и накрыли весь этот участок плотным артиллерийским огнём. Ударный батальон вынужден был залечь. Командир 548-й дивизии народных гренадёров генерал-майор Зудау был убит, генерал-лейтенант Шперль — ранен. Гражданское население и солдаты, оставшиеся без руководства, хлынули назад в город», — отмечал Ляш.
Тем временем Советское информбюро впервые объявило о начале штурма Кёнигсберга. «За день ожесточённых боёв войска 3-го Белорусского фронта, наступающие на Кёнигсберг с северо-запада, прорвали внешний обвод крепостных позиций и заняли городские районы Йудиттен, Лавскен, Ратсхоф, Амалиенау, Пальфе. Войска фронта, наступающие с юга, заняли городские районы Шенфлис, Шпайхерсдорф, Понарт, Нессер Гартен, Континен, Главный вокзал, Кёнигсбергский порт и, форсировав реку Прегель, заняли городской район Коссе, где соединились с войсками, наступающими на Кёнигсберг с северо-запада. Тем самым войска фронта завершили окружение значительной группы войск противника, обороняющего город и крепость Кёнигсберг. За день боя войска фронта взяли в плен свыше 15000 немецких солдат и офицеров», — говорилось в информационной сводке от 8 апреля.
День четвёртый
На рассвете наступление продолжилось по всей линии фронта. Кольцо вокруг немецкого гарнизона сжималось. Кёнигсберг охватило пламенем: из-за плотной застройки пожары перекидывались с квартала на квартал. Как вспоминал командир 51-го стрелкового полка 18-й гвардейской дивизии Сергей Павлов, 9 апреля приходилось воевать в огне: «Дом горит, а тут штурмуешь». Бойцы 11-й армии форсировали Прегель и прорывались к цитадели, немцы стали активно сдаваться в плен.
«Когда же мы вышли на правый фланг, здесь не было даже оборонительных сооружений, только небольшие группировки. Мы за четыре-пять часов перебросили полк. Немцы нас не ожидали. В первые два часа боя мы взяли в плен более 1000 человек. За три часа — более 3000. Не знаем, куда их деть. Нас было меньше в десятки раз. Тогда мы загнали человек 500 в подвал и поставили охранять их одного ординарца-старика», — рассказывал командир 21-го стрелкового полка 5-й гвардейской стрелковой дивизии Фёдор Котов.
По словам гвардии майора, советских солдат было около 100 человек, а пленных — тысячи. В этот момент противник пошёл в контратаку. «Около нашего дома стояло немецкое орудие 105-мм. По улице идёт танк. В каждом окне автоматчики появились. Ну, думаем, сейчас пленные разбегутся. А тут нас накрыли миномётным огнём из глубины обороны — некуда деваться. Пленные вой подняли. Дома разваливаются. Часовых убивает, пленные по двору болтаются. Такой момент наступил — того и гляди, пленные нас передушат. Немецкие танки пошли в контратаку, автоматчики, пехота бьёт с крыш. Видим, что танк немецкий ведёт огонь по домам, насквозь прошибает».
Котов отметил, что в бою отличился майор Ершов, который взялся за немецкое оружие и заставил пленного его заряжать. Так удалось отбить атаку противника. А в следующем квартале Ершова убили автоматной очередью с чердака.
Днём советские войска взяли здание театра в центре и начали зачищать соседние дома. Как рассказывал начальник политотдела 18-й гвардейской стрелковой дивизии Михаил Холод, на разведку к одному из зданий послали бойцов штрафной роты. Они бросили гранаты, и оттуда показался белый флаг. Десятки пленных повели по городу, но из соседнего дома начали стрелять немецкие офицеры.
«До вечера не пускали эти офицеры. Там часть мирного населения была. Они тоже бросились бежать, и у самого оперного театра немецкий офицер убил ребёнка, трёх женщин. Потом немцы говорили: „Вы расстреливаете наших мирных жителей“. Мы объясняли, что расстрелял их же офицер», — говорил Холод.
Как вспоминал подполковник, рядом располагался немецкий госпиталь, где находилось много раненых, гражданского населения и просто скрывающихся солдат. Из окна свешивался белый флаг. «Был там случай, что к окну подошёл, видимо, врач в белом халате, высунулся в окно. В это время немец, который сидел на противоположной стороне площади, заметил его, выстрелил из винтовки, убил его. Затем женщина-врач подошла, то же самое — её убил немец», — рассказывал он.
В здании театра организовали пункт приёма военнопленных. К вечеру набрали 4500 человек. «Под конец случилось несчастье. Прибегает командир батальона и заявляет: театр горит. Там соседний дом горел и искры летели, всё загорелось сверху. Пробовали тушить, ничего не получается. Среди немцев паника поднялась. Еле успели вывести на площадь. Театр так и сгорел», — добавил Михаил Холод.
Вечером стало известно, что комендант крепости Кёнигсберг Отто Ляш принял решение о капитуляции. «Ждать помощи со стороны уже не приходилось. В течение трёх дней в городе царили смерть и разрушение, не оставалось ни малейших шансов на то, что мы сумеем выстоять своими силами или изменить безвыходное положение дальнейшим сопротивлением. Склады с боеприпасами и продовольствием большей частью сгорели, артиллерийских снарядов почти не осталось, пехотных боеприпасов тоже было очень мало. <...> В тактическом отношении ситуация в Кёнигсберге 9 апреля была безнадёжной. К моменту принятия решения о капитуляции остатки наших войск, совершенно выдохшиеся и не имевшие какого-либо тяжёлого оружия, удерживали оборону внутри города лишь на северном участке», — объяснял комендант.
Капитуляция
В 18:00 9 апреля на участок 11-й гвардейской стрелковой дивизии Николая Цыганова вышел немецкий полковник Гефкер с предложением начать переговоры. Об этом незамедлительно доложили Галицкому, и тот приказал срочно направить к Ляшу группу парламентёров. Её возглавил подполковник Пётр Яновский.
«Быстро собравшись и взяв с собой два экземпляра обращения Военного Совета фронта в качестве ультиматума, мы примерно в 19:30 пошли в расположение немецких войск. Наш путь был коротким, всего не более одного километра, но преодолевали мы его больше часа ввиду того, что пришлось идти по разрушенному и охваченному пламенем городу, улицы которого были перекрыты мощными кирпичными стенами-баррикадами, загромождены разбитой военной техникой и автомашинами. На перекрёстках и площадях стояли зенитные и полевые орудия, а находившиеся при них снаряды взрывались от пожаров и детонации. К тому же в пути следования немецкие солдаты и офицеры дважды пытались применить к нам оружие», — описывал события Яновский в письме историку Авениру Овсянову.
Отто Ляш находился в подземном бункере недалеко от Кёнигсбергского замка (на улице Университетской). Но парламентёры не знали точного расположения командного пункта, поэтому ещё 20-25 минут искали у линии фронта кого-нибудь из немецких офицеров, которые могли бы показать дорогу. Таким оказался подполковник Кервин. В его сопровождении группа советских переговорщиков около 21:00 прибыли в штаб коменданта.
«Сначала нас ввели в комнату начальника штаба войск в Кёнигсберге полковника фон Зюскинд-Швенди. Я сразу же вручил ему один экземпляр ультиматума, а через три-четыре минуты, когда в нашу комнату вошёл генерал Ляш (в письме употребляется Лаш, — прим. Калининград.Ru), ультиматум был вручен и ему. Ляш, волнуясь, прочитал ультиматум, и на мой вопрос: согласен ли он прекратить сопротивление, — ответил: „Да, я согласен, поскольку на моей ответственности в Кёнигсберге осталось ещё сто тысяч местного населения, жизнь которым я хочу сохранить“. Конечно, дело было не в заботе о местном населении, а в том, что у немецкого командования не было другого выхода, так как при отказе капитулировать в ближайшие сутки были бы полностью разгромлены и остатки войск, и сам Ляш со своим штабом. Для нас — парламентёров — важен был сам факт капитуляции, благодаря чему сохранялась жизнь тысячам советских воинов», — писал Яновский.
Затем они перешли к решению практических вопросов капитуляции: порядок прекращения огня, переход линии фронта, сдача оружия, безопасность Ляша и его штаба. Жизни коменданта действительно угрожала опасность, поскольку он нарушал приказ Гитлера. Решение о капитуляции было не единогласным. По словам Яновского, во время переговоров к бункеру подошла группа немцев во главе с подполковником СС Фридлером. Они попытались ворваться в командный пункт и сорвать процесс. По настоянию парламентёров, их не пустили.
Из-за отсутствия нормальной связи информация о сдаче коменданта передавалась по слухам. Бои не прекращались до самой ночи. Отдельные очаги сопротивления встречали и на следующий день. «В 21 час было сообщение, что они капитулируют, а в 23 часа и до часу ночи такой бой был в городе, нельзя было появляться там. Сыпали с крыш, из окон пулемёты, огнемёты. В час ночи прекратилось всё. А по нашей линии приказ был не стрелять. Мы приказа не выполнили, стреляли тоже: а что же, они стреляют по нам, а мы будем молчать», — говорил заместитель командира 83-й гвардейской стрелковой дивизии Лаврентий Белый.
Вечером 9 апреля Советское информбюро сообщило, что войска 3-го Белорусского фронта успешно завершили штурм Кёнигсберга. В Москве по такому случаю дали большой салют. Уже после официального объявления, в 24:00, группа переговорщиков во главе с Яновским привела Ляша в штаб своей дивизии.
После штурма
После штурма советские войска ликвидировали отдельные группы противника, которые отказывались подчиняться приказу Ляша. За сдачу Кёнигсберга Гитлер приговорил находившегося в плену коменданта к смертной казни, а его семью подвергли репрессиям. В течение нескольких дней советским солдатам приходилось тушить пылающий после боёв город. На улицах собирались многие тысячи пленных.
«При допросах все говорят — беспартийные, но не было документов при них. Ранее были показания, что партийные билеты у них отобрали. [Генерал-майор] Шперле говорит, что беспартийный. Из допрошенных никто не говорил, что он член национал-социалистической партии. Чувствовалось какое-то отречение, большой контраст с 1942 годом, когда они демонстративно заявляли, что он фашист и из-за определённых политических убеждений показания давать отказывается», — рассказывал начальник разведотдела 36-го гвардейского стрелкового корпуса Борис Журавлёв.
Существуют разные данные о силах сторон и их потерях во время Кёнигсбергской операции. Сам комендант на допросе утверждал, что под его подчинением было 100 тысяч человек. Позже в мемуарах Отто Ляш занизит эту цифру до 30 тысяч. По сведениям разных современных источников, гарнизон города-крепости насчитывал от 52 до 130 тысяч человек. Доктор исторических наук Геннадий Кретинин отмечал, что советские войска взяли в плен около 70 тысяч немцев, после штурма захоронили 34 тысячи человек. Кроме того, в городе находилось до 28 тысяч мирного населения.
Со стороны СССР насчитывали от 100 до 180 тысяч солдат и офицеров. Общие потери составили от четырёх до восьми тысяч человек убитыми. «В центре Калининграда сегодня покоится 1200 гвардейцев, которые погибли при штурме Кёнигсберга. Армия Галицкого шла через весь город и несла самые большие потери. Даже если такие же потери были у всёх трёх армий, то при штурме такой первоклассной крепости погибли около шести тысяч человек. Примерно столько мы посчитали и по могилам — шесть-восемь тысяч», — уточняет заведующий музеем «Бункер» Михаил Бадамшин.
После Кёнигсберга советские войска направили на Пиллау. Восточно-Прусская операция завершилась 25 апреля 1945 года. Через две недели пал Берлин.