Нечего на зеркало пенять…

Более того — я, отслуживший положенное еще в прошлом веке, на собственной шкуре знаю: дедовщина была и при советском строе, просто комитетов солдатских матерей не было. Уже и власти той не осталось, и государство усохло наполовину, и воинские уставы поменялись — а неуставные отношения есть как есть!

Или еще — тоже очень интересно: думаю, нет такого молодого солдата, который на самом себе не знал бы, что дедовщина — это плохо. А откуда же тогда те борзые деды берутся? Может, их внешний враг к нам засылает? Короче, есть о чем подумать. И вот что в результате того раздумья получается…

Строительство развала

Несколько лет назад довелось мне, тогда корреспонденту одной из областных газет, проехаться по нескольким нашим пограничным заставам. Мне рассказывали об успехах в боевой и политической подготовке и о подвиге погранотряда, задержавшего злостного нарушителя — пьяного в дым поляка, только через сутки понявшего, что он оказался в России, и разобравшегося, как именно он это сделал. А я все больше правами человека типа «солдат» интересовался и насчет гауптвахт любопытствовал: в  мое армейское время некоторых командиров этих полутюремных заведений боялись далеко за пределами их родных гарнизонов.

И представьте себе мое удивление, когда выяснилось, что, пока одни известные всей стране передовые демократические деятели демонстративно истово и насмерть боролись с не существующими уже органами зловещей «гэбни» и вообще с коммунистами, другие втихаря практически уничтожили всю десятилетиями существовавшую систему армейских наказаний — и нет уже никаких бесчеловечных гауптвахт и унижающих солдатское достоинство нарядов вне очереди, а есть сплошная и нерушимая братская любовь. И многие (в припадке младенческого уважения к правам человека) распространялись о демократизации Вооруженных Сил именно тогда, когда государство практически довершало развал своей армии.

Я просто ушам своим не поверил, когда услышал о том, что теперь у офицеров практически нет адекватных мер воздействия на противостоящих им безбашенных и избалованных отморозков, имеющих практически неограниченный доступ к оружию, —  разве что погрозить придурку пальцем и укоризненно сказать ему: «Ай-яй-яй»!

Порой в голову даже закрадывалась крамольная мысль: полно, неужели это и впрямь обычная человеческая глупость? Может быть, правы заскорузлые коммунисты — и все дело в коварном американском плане разрушения России и  уничтожения какой бы то ни было ее способности к сопротивлению и защите? Потом стыдно становилось, конечно, и все-таки… Однако солдатские матери и демократическая общественность никак не желали понимать, что самые что ни есть злобные и жестокие старослужащие не из преддверия ада вылезли, а все как на подбор еще недавно были молодыми солдатами, писали домой жалобные письма — и на их защиту вставали светозарные правозащитники.

Хотя не думаю, что издевательства некоторых заслуженных дедушек российской армии над молодыми — это месть за первые полгода службы. Причина скорее в особенностях характера и воспитания, как это ни печально слышать солдатским матерям. Ведь ни они, ни мы как-то не задумываемся, что у самого мерзкого старослужащего тоже есть мама и она, возможно, считает, что отдала на службу не  потенциального монстра, а сына, которого за полгода морально изуродовали злые дяди в погонах.

То, что в девяностые годы страна чуть было не попала под власть бандитов, не могло не сказаться на ее армии, но феномен дедовщины заключается не только в этом. Проще всего наказать за неуставные отношения парочку ротных и командира полка (так оно и делается обычно), но проблемы этим не решишь.

Ничего не вижу, ничего не слышу

А теперь — мысль, которую мне хотелось высказать уже давно (приблизительно с собственного дембеля в 1977 году): если бы господа офицеры реально захотели покончить с дедовщиной, они бы сделали это за неделю! И не спешите меня расстреливать по законам военного времени — на рассвете, у первого попавшегося забора…

Многие современные командиры (из числа не очень озабоченных интересами вверенных им частей и подразделений), уходя вечером домой, могут быть спокойны: нет старых и мудрых сержантов, но есть дембеля, которые не дадут дисциплине окончательно развалиться. А то, что методы их при этом могут оказаться не совсем законными или даже совсем незаконными, так это, да простят меня правозащитники, вполне предсказуемые издержки! А что, молодой отморозок в самоволке и с автоматом лучше? А на танке?  Как раз с такими мы и столкнулись бы, раз уж нет настоящих сержантов, днюющих и ночующих рядом с солдатами и обладающих правами карать, не будь в армии дедов!

В отличие от офицеров, деды не считают себя обязанными соблюдать законы, делающие  практически невозможной борьбу с приблатненными, избалованными подонками и просто бездельниками, имеющими доступ к оружию. Часто ли мамы и папы задумываются, что их дитя, привыкшее до трех утра пить пиво на дискотеке и вставать в пять дня, после подачи обеда в постель, придется ломать, дабы приучить к суровому, но необходимому уставному порядку? А если для великовозрастного чада понятие «долг» возникает только тогда, когда кто-то одолжил ему денег на такси, то ломать придется достаточно жестко.

До сих пор помню Хлопчика, шланга из-под Полтавы, который никак не хотел запомнить, что автомат, особенно заряженный, нельзя направлять в сторону сослуживца. И вот однажды на стрельбах… За то, что я все еще жив, спасибо грозному деду Набиеву и его кулаку — с того дня Хлопчик уже никогда не тыкал в людей стволом. Нет, сержант в тот миг тоже стоял рядом, но что он мог поделать, если они с Хлопчиком — одного призыва?

Вся беда в том, что предполагаемая борьба с грозными дедами сегодня вряд ли намного улучшит положение дел. Во-первых, коллектив, состоящий из молодых мужиков, да еще и во многом изолированный от общества, неминуемо будет жесток — такова природа любого плотоядного (и не только) млекопитающего, и если у нас нет реальных рычагов наведения уставного порядка, эта общность начинает жить по законам стаи. И это беда не только нашей, но и любой армии мира.

А во-вторых, еще неизвестно, что страшнее: немножко меньше прав человека — или разложение армии. И обращаться с ним (коллективом) надо специальными способами — недаром во всех армиях мира столетия существовала отдельная воинская система правосудия: наряды, гауптвахты, штрафные роты, военно-полевые суды и трибуналы, например. Варварство, конечно, — но чем примитивнее сообщество,  тем проще в нем взаимоотношения. Если власть извне слаба, то коллектив создаст ее сам и изнутри, исходя из необходимости своего выживания и в меру своего разумения и воспитания. Стоило бы задуматься, прежде чем ослаблять авторитет офицеров и полагаться на демократическую сознательность юных армейских масс!

Это, вероятно, печально, но вооруженные силы как институт в принципе противостоят демократии (исходя уже из принципа единоначалия), и успех армии зависит от скорости прохождения командирского импульса и от того, насколько автоматически подразделения отреагируют на этот импульс. Но превращение в автомат — это насилие над личностью, и достигается оно тоже насилием, хотим мы того или не хотим. В условиях относительной слабости офицерской власти дедовщина и стала таким инструментом — ломающим волю и превращающим отдельные особи в призыв, а потом и в подразделение. И, как это часто бывает не только в армии, возглавляют процесс неформальные лидеры, не слишком выбирающие средства воздействия…

Мы как-то не задумываемся, что многие яркие представители уголовного мира — тоже лидеры, не нашедшие иного вектора своей реализации. Более того, жизнь по блатным законам и жизнь по системе призывов в чем-то похожи — их обеих порождают изоляция коллектива и относительность внешней власти: ни в тюремном бараке, ни в казарме обитатели не контролируются 24 часа подряд. И постепенно начинают вырабатываться свои правила выживания…

Но все же будь дедовщина действительно такова, как ее чаще всего воспринимают на гражданке, молодые в наших воинских частях гибли бы сотнями. Да и не только молодые — я стоял под дулом хлопчикового автомата уже черпаком, и удар Набиева был не только уголовным преступлением, но и способом выживания в экстремальной ситуации.

И потом: почему-то мне кажется, что те мерзавцы, которые (исходя из действительной необходимости постоянного контроля) пытаются утвердить в армии блатные законы, и на гражданке долго на воле не задержались бы. Хотя они-то лично себя мерзавцами не считают: и песни душещипательные про них шансонье со всех эстрад поют, и фильмов, где симпатичные бандиты тупых и коррумпированных ментов мочат, полно, и солдатские матери, случись что, на помощь бедным мальчикам поспешат. Но если придут в армию сержанты, имеющие право карать и миловать, — дедам, особенно отмороженным, вообще воли не станет.

Может, об этом и стоит задуматься?