Эта постановка была номинирована на национальную премию «Золотая маска» как лучший спектакль 2014 года в малой форме и лучшая режиссёрская работа. В интервью корреспонденту Калининград.Ru Евгений Марчелли рассказал о том, почему спектакль получился очень натуралистичным и жестоким, и как ему работалось с двадцатью женщинами на одной сцене.
— «Балтийские сезоны» начинались на ваших глазах, и вы уже второй раз принимаете участие в этом фестивале. Какую роль, на ваш взгляд, играют такие события в жизни региона?
— Для Калининграда, для города, в который редко приезжают достойные и серьёзные театры, это очень важно. Фестиваль собирает всё лучшее и интересное, что происходит на сегодняшний день в театре и привозит это в Калининград. Никогда театр не приехал бы сюда спонтанно, для этого нужно создать серьёзную команду, нужны серьёзные вложения. Поэтому для расширения театрального пространства, для знакомства с лучшими произведениями современного театра, «Балтийские сезоны» — это просто фантастическая возможность.
— «Дом Бернарды Альбы» — это женская история. Что нового о женщине вы узнали во время работы над этим спектаклем?
— Мы репетировали пьесу примерно год, с перерывами, поэтому я понял для себя очень много нового. Вообще я не думал, что эта работа выйдет. Я взял её, потому что в театре много женщин, их надо как-то занять. По-моему, в мировой драматургии очень мало пьес на 10-15 женщин. Есть «Восемь любящих женщин» и «Дом Бернарды Альбы». Я подумал, что мы будем с девчонками постепенно работать, потому что они грустят, играют мало, потому что в любой нормальной пьесе одна женская и шесть мужских ролей. Я, честно говоря, думал, что это будет больше для себя. Но потом как-то заладилось.
Ещё было два состава, и мы каждый день вместе на репетиции, три часа с двадцатью женщинами, я один — это такая довольно любопытная экзекуция. Это дало мне новое и интересное, подчас неожиданное и парадоксальное знание о жизни, о себе, о женщине. Я даже не могу сейчас выразить словами, что именно я узнал, всё это на уровне чувственных и интуитивных вещей.
— Кроме работы с двадцатью актрисами одновременно, какие вызовы вам, как режиссёру, бросила эта пьеса?
— Во-первых, пьеса не такая простая, она написана очень сложным языком, это не совсем наш бытовой, банальный язык. Мы её немного упростили. Во-вторых, мы немного перевернули смысл, потому что в пьесе однозначно задана жестокая деспотичная мать, которая держит в ежовых рукавицах своих дочерей и никому не даёт выйти из этого дома. Мы здесь переакцентировали. Мы сделали не жестокую маму, а маму, которая знает главную тайну жизни, ужасную и трагическую, что не только за дверями дома нет мужчин, что их нет в принципе.
— Вы много раз говорили о «безмужчинье», на которое обречена женщина. Что это значит?
— Формальные признаки пола сохраняются, но чего-то главного в мужчине нет. Женская эмансипация — это своего рода защита оттого, что мир плавно движется, как мне кажется, к безмужчинью. Мужчины в этом смысле самодостаточны абсолютно, им ничего не нужно, для них женщина является одним из развлечений, удовольствий, необходимых принадлежностей, но она не является главным. А мужчина для женщины, как мне кажется, это главное, главная необходимость жизни, потому что она должна продолжать род.
— А что, по вашему мнению, потеряли мужчины?
— Мужчины потеряли самое главное, но я не могу сказать, что это такое. Когда-то были рыцарские времена, и мужчина выбирал себе целью и смыслом жизни служение женщине. Сейчас у нас полная противоположность этому времени, сейчас женщины полностью выходят из поля интересов мужчины. В принципе. У мужчин другие задачи, другие проблемы, другие интересы, технические, математические, мировоззренческие, какие угодно. Но женщины находятся где-то на границе этих интересов.
— Но всё-таки в вашем спектакле, как мне кажется, потеряны не только женщины и мужчины, а любовь, в её самом глубоком понимании…
— Именно это и есть самая главная трагедия и тревога этого дома. В доме Бернарды Альбы нет самого главного, то есть именно библейской, а не эгоистической любви.
— Какого зрителя вы ждёте и почему вы поместили публику на сцене?
— Я в театре всегда жду зрителя тонкого, способного именно чувствовать. Почему так близко? Потому что это психологическая история, это не просто визуальный, эффектный театр. Это театр, в котором есть очень тонкие нюансы, взгляды, моменты, паузы. И мне хотелось максимально приблизить зрителя к происходящему. Поэтому это не вполне малая сцена, потому что на малой сцене этому спектаклю было бы тесно и душно, поэтому это такой странный формат средней сцены, когда зритель ко всему близко, но пространство огромное.
— Чем вызваны жёсткость и натурализм, с которыми зритель сталкивается на ваших спектаклях?
— Это вызвано моей характерностью, моей любовью к горячему и обжигающему театру, и моим представлением о том, каким должен быть театр. Театр всегда должен эмоционально обжигать, это приятный ожог, невзирая на то, что он может быть связан с каким-то негативом и сопротивлением организма. Встреча с искусством, как мне кажется, всегда должна быть потрясением, должна оставлять эмоциональный ожог.
Фото: Станислав Ломакин
