— Добрый день, Инна Викторовна. Скажите, что предшествовало идее заняться восстановлением памятников?
— Вообще я профессиональный работник культуры. Моё первое образование — культпросветучилище, а последнее — Высшая профсоюзная школа культуры. Практически всю свою жизнь я работала на одном месте — в Профсоюзном доме самодеятельного творчества, возглавляла отдел по работе с детьми и подростками. Наверное, с тех времён я люблю молодёжь. В ту пору мы знали в лицо не только трудных подростков, а вообще всех детей, но особенно опекали тех, кто был из неблагополучных семей. Мы долгое время работали рядом с комсомолом, исполняя одну программу, во спасение творческих душ детей. Детская комната милиции помогала нам выявить тех, кто не ходил в школу, кому нечего есть. Мы их в буквальном смысле слова брали за руку и водили в творческие кружки. Время было хорошее.
Потом начались бурные годы перестройки: для кого-то они были бандитскими, для кого-то — просто страшными, потому что люди не знали, куда деться. А я уже тогда чётко понимала, что если разваливаются дворцы и дома культуры, то нужно спасать детей, наше поколение. Для этого молодёжи просто надо дать место, чтобы они могли творить. И тогда не будет ни наркомании, ни алкоголиков. Конечно, чтобы говорить об этом, нужно было иметь какую-то материальную базу. В ту пору не я одна была такой энтузиасткой: многие люди верили в то, что в буквальном смысле можно спасти мир, что он ещё не рухнул.
Тогда, в 89-м году, мы создали фирму, и с тех пор живём в борьбе и страстях. Где-то с 93-го года появилась идея, что коммерция должна содержать культуру. Появилась у меня, у Игоря Родневского (арендатора бастиона «Обертайх» — прим. Калининград.Ru) и у других. Идея нормальная, только её нужно было бы поддерживать и государству тоже. Тогда у нас появились в аренде памятники. Мы брали их, когда они были практически никому не нужны и их буквально навязывали.
— Какой из двух памятников был первым для вас, и как вы с ним работали? 
— Первый памятник был бастион «Прегель». Взяли его в аренду в 1993 году. Тогда там была база общепита, всевозможные склады. Почему бастион «Прегель»? Потому что тогда в Московском районе не было учреждения культуры, кроме Дворца железнодорожников, да и тот на самовыживании. То есть этот район был совершенно не охвачен никакими учреждениями, которые занимались бы детьми, подростками, молодёжью. И мы размечтались это исправить.
Бастион «Прегель» нам передали в аренду на 99 лет. Он был в ужасном состоянии, там были затоплены подвалы. По охранно-арендному договору мы обязаны были привести всё в порядок. Сначала мы разработали концепцию, смешную сейчас, но в ней есть главные идеи: дети, подростки, молодёжные клубы, детские кафе.
Но что такое торговля, что такое коммерция? — Тогда это было новым, неясным, необъяснимым не только для меня как для работника культуры, и делали, что знали: памятник спасали. Профессионалов по реставрации памятников в Калининградской области не было, кроме Игоря Одинцова. Он был первым, кто стал реально помогать нам, а сам в этот момент отважно восстанавливал Кафедральный собор. Если бы не его героизм... Говорю героизм, потому что ему мешали практически все, но он всё-таки восстановил собор, который на сегодняшний день является визитной карточкой Калининграда.
И нам, несмотря на то, что в то время толком ничего не было известно о принципах восстановления подобных памятников, удалось узнать о главной задаче — восстановлении коммуникационных систем. И мы это сделали. Буквально в течение первых трёх лет подвалы в памятнике были осушены, сырость вся была расчищена, часть ливнёвых колодцев восстановлена, и бастион стал оживать. Следующий процесс — выветривание того кирпича, который столько лет втягивал влагу. И потом нам повезло: мы купили у научно-производственного центра архивные материалы периода строительства по бастиону «Прегель». А это круче всех проектов: там есть все ливнёвые системы, все планы. Поэтому остальные работы прошли легко и творчески, был конкретный материал.
Мы выполнили практически все условия охранно-арендного договора ещё к 98-му году. И если на протяжении 60 лет объект был в сырости, подвалы были затоплены, то на дальнейшем этапе он подлежит консервации, выветриванию. Расчистили канализацию, ливнёвую систему, привели памятник в «дышащее» состояние и оставили. И так объекты можно выветривать от двух до двадцати лет, в зависимости от состояния кирпича.
— И что потом?
— Затем принялись за башню. Был уже 96-й год. Нам сказали: «Ну, один памятник же потянули». И мы взяли башню «Врангель», как-то сразу согласились на эту идею. А охранно-арендные договоры — и по Росгартенским воротам господина Канцева, и по «Обертайху» господина Радневского, и наш — составлялись практически в одно время. Поскольку государство не могло взять на себя не только материальное обеспечение, но и функции по спасению памятников, этот договор допускал изменения, дополнения.
И у нас появилось дополнения: на период реставрации арендатор освобождается от арендной платы. Бастион «Прегель» мы брали под бешеную арендную плату, 500 тысяч рублей в год. Это было до дефолта 98-го года, то есть это были очень серьёзные средства. Но после дефолта арендная плата за бастион составила 500 рублей в год. И когда нам предъявляют претензии и во всеуслышание в СМИ говорят: «Это же надо! Вы представляете, они памятник взяли за 500 рублей в год!», они хотя бы оглянулись на те законы, на ту пору и посмотрели, сколько денег внесено государством и сколько внесено частными структурами, которые эти памятники реально спасли. 
— Взяли в аренду башню и тоже начали восстанавливать?
— Ну, до 2000 года мы просто вычищали мусор. Архивного материала по башне не было. Подвалы были не просто затоплены, там невозможно было добраться до дна. Это очень хорошо должен помнить Авенир Овсянов: когда нам передавали башню, он пришёл с комиссией от НПЦ (научно-производственного центра, — прим. Калининград.Ru). Они спустились в подвалы, которые оказались полностью засыпаны, а вода то отступала, то приходила. Было всё: груды сгнивших овощей (там были когда-то склады военторга), грязь, земля, мусор.
Тогда Авенир Петрович сказал, что первое, что необходимо сделать — найти ливнёвую систему сброса воды и восстановить дренаж, предусмотренный в период строительства. Только тогда, когда будут сброшены грунтовые воды, можно будет расчищать подвалы. А как найти ливнёвые колодцы, если над ними гора мусора? Поэтому сначала всё равно грузовиками вывозили эту грязь. Самая страшная мусорная куча, с которой мы возились очень долго, — это ров. Калининградцы помнят, что, проезжая по улице Пролетарской, можно было видеть свалку, которая закрывала башню, потому что с рынка туда просто всё скидывали. А там же ров, и достать всё это можно было только вручную.
Поэтому, конечно, обидно слышать все обвинения от службы (региональной Службы госохраны объектов культурного наследия, — прим. Калининград.Ru), когда они фотографируют мусорные пакеты и говорят: «Вы посмотрите, какое безобразие, какой неухоженный памятник!». Люди, которые реально любят наш город, помнят эту кучу, и многие калининградцы приходят и поражаются тому, как теперь выглядит памятник. Это, наверное, больше зависит от гражданской позиции людей.
Так вот, башня затоплена, электричества нет, воды нет, канализации нет — ничего нет. Ну, и тогда потихонечку дренажную систему Игорь (Игорь Крылов, учредитель компании «Арт и К», — прим. Калининград.Ru) искал лозой.
Когда туристы спрашивали: «Что вы ищете?», он говорил честно: «Клад». Потому что, если бы сказали, что спасаем памятник и ищем систему сброса воды, нам бы никто не поверил. Вот и всё. Мы восстановили коммуникационную систему жизнеобеспечения периода строительства на двух памятниках, и это самое главное. Как говорят специалисты, круче спасения быть уже не может.
— Почему памятники не продавали, а давали в аренду?
— Закон. Он позволял покупать всё, кроме памятников культуры и архитектуры. Я думаю, что это была правильная мера, потому что если бы в ту пору стали продавать памятники, их бы не сохранили. Я вот смотрю сейчас на поведение нашей службы, на их чиновничий беспредел. При них кирху 14 века в Правдинском районе просто ровняют с землёй, а Маслов отвечает, что она не стояла у них на учёте. А представляете, что делали бы в 90-е годы? Поэтому памятники отдавали в долгосрочную аренду.
В 2008 году появился очень справедливый и правильный закон о выкупе арендованного имущества. Но первоначально он ограничивал владельцев арендуемого имущества в метрах. Башня «Врангель» — 1,2 тысячи квадратных метров, а бастион — 2,5 тысячи квадратных метров, поэтому мы под этот закон не попадали. Почему говорю, что он справедливый? — Потому что в нём сказано: «Если в арендуемое имущество арендатором внесены неотделимые улучшения, то все его вклады учитываются в счёт цены выкупа». Но проблема в том, что когда мы начинали всё это восстанавливать, мы верили стране родной и многие затраты не фиксировали, потому что вкладывали в памятник и не думали, что когда-то нам придётся доказывать, что эти деньги действительно вложены.
Летом 2013 года к этому закону было принято дополнение, которое позволяет, невзирая на метраж, выкупать арендованное имущество без первоначального взноса. После того, как вышло это дополнение к закону, мы направили заявление к губернатору, чтобы нам предоставили порядки и условия выкупа имущества. И этот закон теперь бы нас защитил.
— А что случилось с бастионом «Прегель»?
— Когда в 2008 году создавали службу, они пришли на бастион с проверкой. Тогда они тщательно обошли и осмотрели памятник, и одобрили все наши действия, оценили его состояние как удовлетворительное.
Написали в акте, что на памятнике частично проведён монтаж электроосвещения, в его внутреннем дворе демонтированы самовольные постройки, от мусора расчищен двор и внешний контур памятника, прочищены вентиляционные каналы, восстановлена система вентиляции, частично убран самосев, стены частично очищены от природных и искусственных загрязнений, восстановлена канализация и ливнёвая система, установлены средства пожаротушения.
Кроме того, они написали, что мы собрали архивный материал по истории и архитектуре памятника для дальнейшей разработки проектно-сметной документации для проведения реставрационных работ. Они в акте, в документе, зафиксировали, какую работу мы провели и подтвердили, что памятник готов к реставрации! А потом, в 2008 году, бастион просто рейдерски захватили третьи лица.
Нас об этом предупреждали. На глазах у службы во дворе памятника достроили сараи, сделали авторемонт и так далее. Нам показали свидетельство о собственности на эти сараи. Когда мы обратились в суд, там подтвердили даже в первой инстанции, что не могли они войти в собственность по закону о приватизации. Но поскольку мы не надлежащие истцы, а собственник — комитет по имуществу, в иске нам отказали. А мы подавали исковое заявление о сносе этих сооружений.
Позже, в 2010 году, мы были вынуждены обратиться в администрацию президента с тем, что бастион рейдерски захватили, что сбрасывают в дренажные системы мусор, а мы их с таким трудом расчищали. Мы предупреждали и службу о том, что нужно срочно принять меры по спасению бастиона. Мы говорили, что подвал непременно будет затоплен, что и произошло. Мы обращались везде с просьбой спасти памятник, потому что недопустимо скидывать в ливнёвки мазут. Но уже тогда была дана команда губернатором о принятии комплекса мер для расторжения охранно-арендного договора.
Чиновники утверждали, что мы виноваты в этом безобразии. Странным образом они забыли, что есть акт, подтверждающий выполненную работу. Кроме того, в управлении земельного контроля Росреестра подтвердили, что эти постройки несанкционированные и не принадлежат нашей фирме. После этого мы в службу написали ни одно письмо с просьбами дать заключение о причинённом памятнику ущербе, а нам отвечали: «Вот вы такие-сякие, не соблюдаете условия охранно-арендного договора. На территории памятника находятся самовольные постройки, подвалы затоплены, дренажные колодцы засыпаны, в ливнёвой системе находится мазут, на территории памятника — автопокрышки и нелегальная разборка автомобилей». Нас обвиняли даже в неухоженности территории, опять же забыв о материалах, фотографиях, собственном акте, опровергающих эти доводы.
Очень хотелось бы знать, кто «крышует» этих захватчиков. Ведь они умудрились приватизировать помещение, одна из стен которого — стена бастиона. При этом по закону постройки в охранной зоне памятника в принципе запрещены! Так они на эту стену ещё и крышу положили, к которой прикрепили автоподъёмники. Представляете, как они разрушают памятник?! А по 73-му федеральному закону все строительные работы в охранной зоне памятника могут проводиться только с согласия службы.
— Какое самое яркое воспоминание и впечатление от башни «Врангель»?
—Во-первых, сам этот памятник — он живой, он живёт. Но самые радостные воспоминания — это первый концерт на башне «Врангель» в 2000 году. Тогда там ничего ещё не было, только электричество. Концерт проводили на развалах. И, конечно, «дети»: все музыканты, художники. Я понимаю ваш вопрос, но не знаю, как на него ответить: нас радовало всё. Когда из подвала стала уходить вода или нашли первый дымоход, радости было столько...
— Кто был самым запоминающимся гостем в башне?
— Много было уникальных случаев. Первый турист, который попал на башню, был немец. Мы с ним совершенно случайно познакомились в антикварном магазине ещё на Леонова. Пришёл дедуля, которого поддерживали две дамы, и рассматривал вещи. И вдруг он видит на одной из витрин чашечку, на которой написано его имя и послание от его бабушки или мамы. Он узнал чашку своего детства и стал выяснять, откуда мы её взяли. Объяснили ему, что магазин комиссионный и эту посуду, как и другой товар, сдали «копатели». Эту чашечку нашли под развалинами особняка, который находился недалеко от башни «Врангель».
Оказалось, что этот мужчина там жил в детстве. Тогда всё, что нам сдали из этого немецкого особняка, мы подарили этому дедушке. Тогда впервые у меня кольнуло сердце, потому что я поняла, что война — страшное дело. Человек пришёл и увидел посуду из своего дома, при этом он нас даже не ненавидит. Страшно терять свою землю. И через несколько лет, когда мы уже взяли башню, расчищали мусор, заходит этот дедуля. Он меня встречает, узнаёт и говорит: «Это же моё детство, мы тут гуляли». Такая встреча, как будто мы родственники. И он нам впервые рассказал, что раньше за башней была прекрасная прогулочная тропа. И почему бы сейчас такую не сделать? Для этого надо только расчистить мусор, ров. А сейчас там страшно пройти: алкашонки да бомжики. Мусорка стоит прямо за башней — как можно было сделать приёмку мусорных контейнеров на зелёных лёгких Калининграда?
— Как европейцы реагируют на памятник, на проводимые в нём работы?
— Что в них поражает, так это образованность. И немцы, и шведы, и датчане, и другие иностранные туристы знают историю Кёнигсберга. Они думают, что у нас так же, как у них, что государство помогает. Дело в том, что в Европе памятник не просто отдают в собственность. Они находят каждому зданию хозяина, который любит его, как своё дитя. И это они стали делать сразу после войны: восстанавливать замки, памятники. У нас была немного другая ситуация, и её тоже можно понять. Фашизм — это страшно, и первые переселенцы, которые приезжали на эту землю, потеряли в России не только дома, но и семьи. Я понимаю, что они ненавидели всё, что связано с Германией, и эта земля ассоциировалась у них с фашизмом. Поэтому допускаю, что в ту пору можно было ненавидеть эти здания, делать в них склады. Туристы приезжают и говорят мне, как всё меняется, и восхищаются работой. В Европе памятники передают в собственность, конечно, устанавливая охранные обязательства. Но там не надо платить денег (аренду), ваша задача — сохранять памятник. Более того, средства выделяет государство, оно же проверяет его состояние регулярно.
Фото: личный архив Инны Крыловой
